Читать интересную книгу Практикант[СИ] - Сергей Дигол

— Демьян? — спросил меня голос, словно его обладательница видела сквозь штору. — Проходите, пожалуйста.

Одернув штору, я зажмурился — меня ослепило обилие галогенных ламп, направленных как мне сразу показалось, исключительно на меня, словно в помещение входил особо опасный тип, каждый шаг которого контролируется хладнокровными снайперами. Освоившись, я все–таки рассмотрел комнату. Ламп и в самом деле было многовато — только на потолке с два десятка, расположенных волной, а еще на стенах, в том числе светивших над головой и, с противоположной стены, в лицо брюнетке в темно–фиолетовом пиджаке, с длинными, почти скрывающими один глаз волосами, расположившейся сразу за шторой, за столом с совершенно прозрачной, то ли из стекла, то ли из какого–то особо толстого пластика, поверхностью. Не будь перед девушкой плоского монитора на круглой, размером с большую тарелку подставке, телефона и кучи бумажек, мне бы, наверное, удалось получше рассмотреть ее ноги, мелькнувшие достаточно для того, чтобы определить, что на ней короткая юбка.

— Присядьте, пожалуйста, — кивает она мне на диван у противоположной стены, а сама набирает номер, вероятно, директора.

Пока девушка что–то тихо говорит в трубку, из чего мой слух улавливает лишь собственную фамилию, я вижу еще одну девушку. Вернее, одно лишь лицо и всего лишь на черно–белой фотографии. Изображенной прямо на полу, перед диваном, на котором я сижу. Изображение не оставляет мне иных трактовок: хотя девушка и открыла до пределов рот и даже высунула язык, ее прикрытые глаза, ее лоб, нос и щеки покрыты белесыми пятнами разной формы, происхождение которых навевает воспоминание о Ксюше. Из всех моих женщин лишь она позволяла кончать себе на лицо и даже, удовлетворенно припоминаю я, делала это не без удовольствия. А может, просто притворялась?

— Две минуты подождете? — отвлекает меня от забрызганного лица с фотографии девушка за столом. На что еще, кроме вежливого кивка, рассчитывает она? Уж не думает ли, что я вскочу с дивана и, изображая возмущение, выбегу прочь, на прощание обдав ее ветром от взлетевшей вверх красной шторы?

Я и киваю, понимая, что с определением цвета костюма девушки скорее всего поторопился. Во всем виновата ярко–желтая стена за ее спиной: дьявол его разберет, какого цвета показался бы мне ее пиджак, если бы стена была просто белой.

Зато слева от меня — еще одна провокация, которая пусть и не смотрится столь откровенно как лицо под моими ступнями, зато читается уж точно. «KUFCKA», читаю я на стене, ослепившей меня на пороге яркими галогенами, которые, как оказалось, лишь маскируют главное — эту самую, псевдорукописную серебряную надпись на фоне однотонного, цвета молочного шоколада замка, изображенного на пике отвесной скалы.

Но что меня действительно потрясает, так это красная штора. Та самая, отодвинув которую я оказался в этой комнате. Все дело в том, что никакого другого выхода из комнаты нет, и если под фотографией зажмурившейся девушки на полу не скрывается тайный лаз, совершенно непонятно, где прячется весь, за исключением секретарши, коллектив студии.

Более детально осмотреть комнату я не успел — из желтой стены напротив меня, метрах в трех от стола секретарши внезапно отделился, отъехав в сторону, прямоугольник величиной с дверной проем, за которым открывалась темная пустота. Через мгновение из пустоты вынырнул светловолосый парень в рваных джинсах с зажатой в зубах сигаретой и, неприветливо посмотрев в мою сторону, а секретаршу и вовсе будто не заметив, исчез за красной шторой. Встроенная в стену и неотличимая от нее, но все же отъехавшая в сторону дверь и не думала закрываться.

— Проходите, директор ждет, — улыбается мне секретарша и кивает на прямоугольник темной пустоты за собой.

Я поднимаюсь с дивана, и уже ныряя в проем и зная, что никакая он не пустота, а начало погруженного в сумрак коридора, в котором можно было различить продолговатые, излучающие слабый синий свет лампы на потолке и двери вдоль обеих стен, слышу, как вероятно кажется девушке в фиолетовом или черт его разберет каком пиджаке, важное уточнение:

— Кабинет директора — за портретом Уолли Оллинса.

В коридоре я понимаю, что дверь за мной бесшумно закрылась, и слабый синий свет под потолком, словно передумав угасать, чуть ожил, а еще — что я совершенно не представляю, как выглядит Уолли Оллинс. Вытряхнув из памяти знакомые, благодаря книгам по маркетингу, фамилии я нахожу лишь одну похожую — Огилви, но и это не обнадеживает: произнеси секретарша эту фамилию, я точно также застыл бы в замешательстве, ведь как выглядит Огилви, я тоже совершенно не представляю. Что не мешает мне безошибочно найти огромную, во всю дверь фотографию Уолли Оллинса, оказавшегося улыбающимся и совершенно лысым дядькой в смешных круглых очках. Моя интуиция тут не причем, просто кроме жуткой металлической с виду бабочки, вспарывающего себе живот японца, головы Шварценеггера, приделанной к обнаженному женскому телу и схемы метрополитена неидентифицированного мною города в виде заглатывающих друг друга, но многократно разрубленных, в местах расположения станций, удавов, лишь одна дверь не отличается оригинальностью, если не считать, что фотография лысого дяди в очках состоит из сплошных точек, правда разного размера.

Толком постучать в дверь я не успел — она открылась от первого же прикосновения костяшек моих пальцев.

— Самвел Арутюнович — жмет мне руку привставший с кресла Казарян и показывает на стул напротив.

Говорит он без какого–либо намека на акцент, с «е» вместо «э» в собственном имени. Да и облик его в последнюю очередь говорит о кавказском происхождении: совсем не орлиный нос картошкой, полные губы, уложенные, чуть тронутые сединой, совсем не угольные волосы и даже голубые глаза.

Присев, я чувствую прилив тошноты — весь день от волнения я морю себя голодом, а тут такое. За спиной Казаряна — целая полка, уставленная едой. Вернее, упаковками от нее — знаменитые банки супов «Campbell`s», ставшие произведениями искусства по воле сумасшедшего Уорхолла.

— Мне понравилось, — успевает сказать Казарян прежде чем по его столу начинает ползать мобильник.

Пока он, извинившись, отвечает на звонок, я держу в голове мысль, на случай, если ему придется подсказать, с чего он начал, — а именно, с того, что собирался похвалить мои работы.

— Мне понравилось, — продолжает он, положив телефон и, судя по всему, не нуждаясь в добровольном суфлере, — что у вас был опыт работы с «Агросевом». Хотя учиться вам, конечно, необходимо с нуля.

Он замолчал, а я подумал, что выбранный им тон вполне подошел бы и для сообщения об увольнении.

— Пожалуй, мы вас возьмем, — чуть теплее, словно уловив мои мысли, говорит он. — У нас как раз один из дизайнеров засобирался в Канаду.

Я понимающе кивнул, причем мысленно и себе, вспомнив о Ксюше. Если миграция из Молдавии будет идти такими же темпами, мне, пожалуй, придется в течение дня мотаться между несколькими работами, и совсем не из–за моей профессиональной ценности.

— Через месяц сможете приступить? — останавливает на мне взгляд Казарян.

— Вообще–то двух недель хватит, — вспоминаю я требования трудового кодекса в части увольнений.

— Ну и отлично, — подводит итог Казарян, — двести долларов вас устроят?

Я киваю, но, видимо, недостаточно решительно.

— У начинающих дизайнеров больше не бывает, — разводит он руками, совсем как Андрей Витальевич пять лет назад и мне впору прийти к выводу, что этот жест, видимо циркулирует как вирус в среде людей, генетически предрасположенных к бизнесу.

— Я согласен, — пожимаю плечами я, подтверждая и другую закономерность: соглашаться на сомнительное предложение — в генах неудачников. Совсем таких как я.

— Ну и отлично, — повторяет Казарян, — заканчивайте на вашей работе и милости просим к нам.

Пожимая ему руку, я смотрю мимо, на банки из–под супов. Точнее, на нижнюю, белую половину одной из них, где вместо Tomato Soup вижу почти неотличимую надпись Automat Oops.

Вернувшись из светлого кабинета Казаряна в синеватый полумрак коридора, я успеваю, прежде чем меня ослепит богатое освещение приемной, улыбнуться воспоминанию о другой надписи на банке — той, что повыше, белым на красном фоне.

Узнаваемый наклонный шрифт никто и не думал менять, поэтому мне и понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что вместо «Campbell`s» банка украшена нелепой для банки и все же совершенно уместной для кабинета Казаряна надписью.

С первого взгляда неотличимой от оригинала надписью «Самвел`s».

13

— Чего тебе?

В другой ситуации, я наверное, не сдержался бы, хотя и без того был на взводе. Ей–богу, двинул бы прямо в испуганно просунувшуюся между дверью и косяком голову. Приложился бы от души, так чтобы одновременно в ноздрях захлюпала кровь, а затылок сочно, как спелый арбуз, хрустнул бы об косяк. Однозначно въехал бы. Если бы не одно «но»: голова, вытаращившая на меня глаза, принадлежала человеку, которого я никогда и ни при каких обстоятельствах не мог ударить. Моему отцу.